Сборник рассказов «Истории моего двора» – Часть Двадцатая
«Быть трансвеститом»
Никто особо примечательный не жил в нашем дворе. Ни известный композитор, ни популярный поэт, ни знаменитая балерина. Не жили и воры высшего ранга, или например, генерал какой-нибудь. Две проститутки Маня и Сара, которые только так назывались, а в настоящий момент, «вели приличный образ жизни», как говорила моя мама, и это всё, чем можно похвастаться. Не было среди нас афроодесситов, (китаец появился гораздо позже, он, правда, не совсем подходил), не было лесбиянок, ни одного гея. И всё же с нами жил да был наш любимый друг Шурик-трансвестит, нам на крыльях такую замечательную новость, привезла подруга педиатра Розы Абрамовны. Бестолковые — мы не знали своего счастья. Не уразумели насколько нам всем повезло. Относились к Шурику, не ведая о его необыкновенной будущности, словно он самый обычный член общества, ничем не примечательный гражданин Одессы.
Ох! Нельзя вернуть время назад, невозможно прожить заново вчерашний день, более правильно, исключая прошлые ошибки. Он, прожитый день, безвозвратно канул в Лету. А так хочется этот вчерашний прожитый день выловить из летальной реки, почистить, промыть, прожить правильно, не жалея о содеянном. Но нет!
— Фигушки, — так говорила моя маленькая сестра.
— Фигушки. Движение только вперёд, нет смысла голову назад выкручивать. Обернёшься, оступишься, опрокинешься. Три «о». Смешное «ООО». Понятно? Вот откуда взялась этакая аббревиатура. День вчерашний растаял в вечернем бризе. Новорождённое сегодня простирало к нам руки.
Перестройка началась с раннего утра, развалила ненавистный Совдеп к вечеру. Мне ни на единый миг не было жаль распавшегося на куски, гниющего медведя. Тупого и безжалостного, ограниченного и жлобского. Я — девушка мира. Я — сама свобода. Я — оптимистка. Закончилось прекрасное время лозунга «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Популяризированный Марксом тезис — не сработал в коммунистическом, утопическом обществе. В перестроечные годы дерьмо не прекратило всплывать, лезло из щелей, запах стоял ещё тот. Перемены с боем пробивали дорогу. Но всё-таки. Перестройка каждому предоставила шанс вершить собственную судьбу, добиться успеха, стать тем, кем и не мечтал стать в СССР.
Потому что рылом не вышел, потому что не та национальность, потому что папа не министр здравоохранения, потому что «больно вумный». Главное правило — не выделяться. А я хотела выделяться, такая уродилась выделяющаяся. Перестройка, со всеми кошмарами и ужасами бандитского гнета, мусорского беспредела, принесла главное — предоставила возможность внести серьёзные изменения в линию на ладони, прочерченной политикой Партии. Нарисовалась возможность что-то поменять, переделать пришибленное положение вещей. Из серой амебы перевоплотиться в кубик Рубика, разноцветный, крутящийся на шарнирах во все стороны. И я пошла ва-банк. Рискнула и прорвалась, выстояла. Начало пути больше походило на атомный взрыв. На дамоклов меч, качающийся на хлипкой ниточке, истошно визжащий над головой.
Страх — самое устойчивое чувство того времени. Страх толстым удавом пролезал под самое сердце, стискивал его мускульным кольцом. Это длилось ни час, ни день, ни месяц, и даже ни год. Страх проникал во все жизненно важные органы, пытался вживиться имплантантом, казалось, мы с ним сроднились, это только казалось, но он, страх, так достал, надоел до смерти. Организм его отторгал, как лишнее, чужеродное, ненавистное.
Папа сказал:
— Не бойся! Беги, торопись! Не успевай! Не останавливайся! Если выбрать хороший темп, то беды и печали тебя не догонят. А без них ты будешь счастлива, здорова и, непременно, успешна. Верю в тебя, моё «цыганское отродье!» Дерзай!
Мама подумала и добавила
— Дочка, помни! Те, кто смотрят вниз в основном видят мусор, лужи и разбитый асфальт. Те, кто смотрят вверх видят небо, облака, солнце и луну. А тем, кому особенно повезёт увидят радугу. Дочка, сама выбирай, куда смотреть!
Я перестала бояться и выбрала направление — вперёд и вверх.
Шурик шатался по богемным притонам, не находил себе места. Тыкался-мыкался, спотыкался. Выбрал направление — вверх и налево. В один момент его так наклонило, выпрямиться не хватало сил, рванул за океан. Он решил эмигрировать в Америку.
— Там в заоблачной дали — свобода. Делаю, что хочу. Никто не мешает. Я устал от бесконечных поисков. Хочу определенность.
Мы не понимали о чем он мечтал. Разве мы понимали, играть в детстве маму что-то обозначало, не просто игру, нечто невообразимое, означало иную гендерную ориентацию. В то время никто ничего не понимал. Шурик рвался из ненавистного мужского обличья. Все остальные хотели заработать денег, накормить досыта детей, приобрести нормальное жильё. Особо наглые мечтали и об автомобиле.
Павлик вместе с Мусой поехали в Румынию за товаром: трикотажные женские и детские костюмчики, шерстяные свитера и вязанные кардиганы. Товар продавали на 25-ой, такой новообразовавшийся базар. Там организовали вещевой рынок, продажи всякой всячины помогли многим не умереть с голоду, выстоять и, некоторым удалось подняться. Однажды к ребятам подошёл парень, выложил несколько деталей для видеомагнитофонов. Попросил помочь продать безделушки. За этими штуками выстроилась очередь. Их расхватывали, как горячие пирожки. Парень, тот самый, вернулся через пару часов, забрал деньги, отблагодарил моих друзей. Прошло ещё два часа. Парень вернулся понурый. У него возникли какие-то проблемы. Предложил моим друзьям продать запчасти за полцены.
Павлик с Мусой посчитали вырученные за целый день торговли деньги и на всю сумму купили у незнакомого торговца дефицитные детали. Моим парням неимоверно повезло, день выдался не базарным, торговля шла кое-как. Выручка Мусы и Павлика была небольшая. У предприимчивого парня купили на все деньги, повезло, немного. С десяти утра до четырёх часов дня они не продали ни единой штучки. Это был обычный, по тем временам, лоховской развод.
Мои друзья попали. Долги, осьминожными щупальцами добрались до их горла.
— Не вешать нос, гардемарины! Что-нибудь придумаем, выкрутимся — Спела я успокоительную арию. Как могла утешала скисших друзей.
Пили спирт разведённый водой, закусывали салом с чесноком. Да, простите, в нашем дворе религиозные запреты не распространялись на вкусную еду. Дружно заливали горе друзей-соседей. После третьей начали смеяться. Бесконечно хреновая история преобразовалась в шутку. Смеялись до коликов в животе, смеялись до слёз, ладонями утирали глаза. Смех лечит любые раны, заживляет быстрее столетника. Смех взращивал в сердцах радость, доброту и легкость восприятия.
Полки магазинов ломились от призрачного изобилия, то есть были полностью заставлены бутылями березового сока, только ими одними. Но мы работали: и на работе; и над собой. Каждый справлялся как мог. Брались за любые подработки. Зарплату в учреждениях платили с пятое на десятое. Купоны, сменившие советские рубли, носили мешками, а купить было нечего. Спасали, открывшиеся кооперативные магазины.
Мое естество требовало банкета, это означало способность, вернее сказать, — возможность покупать детям печеньки и конфетки в прекрасных нарядных, импортных упаковках. Заманчивая красота была несъедобной — редкая гадость, под блестящей оберткой. Выкинув пластиковые колбаски и сыры в мусорное ведро, кошки и собаки такое непотребье есть не желали, решила завязать с излишествами. Старалась покупать съестное на Привозе у хозяек.
У многих родители остались без работы. Бывшие заводы, фабрики, организации и учреждения закрывались. Пришла пора включать мозги. Дворовые друзья последовали моему примеру. Организовали кооператив. Шили байковые мужские рубашки. Родители и бабушки гладили и складывали эти замечательные рубашки в пакеты. Остальные родственники налаживали продажи.
Всем хватало дел. У всех бывших детей, к тому моменту, были собственные дети, кроме Шурика. Шурик занимался фарцовкой, только детишек ему и не хватало. С девушками не встречался, говорил — никто не нравится. Свободное от фарцовки время тратил на посещение гламурных тусовок. Он быстрее нас сориентировался в рыночных отношениях. И на первые значительные барыши «приобрел автомобиль марки Москвич».
— Естественно, я был пьян, лыка не вязал. — На странном диалекте говорил нам, потягивая чёрную, длинную сигаретку Шурик. — Ну, типа, рванул на красный свет. Откуда не возьмись мусора. Свистят, жезлами машут.
— Вы, — говорят, — пан-гражданин своим маневром прекратили действие дорожного знака.
— Как это? Не понял! — Возмутился Шурик.
— Вы, гражданин, снесли нафиг знак «Уступи дорогу». Так понятно? — Нарушили закон! Последствия — расстрел на месте!
— За сто долларов подарите мне жизнь?
— За сто — Нет! За двести баксов — Да!
— Вопрос закрыл «не отходя от кассы». — хвастался наш ловкий друг Шурик, сменивший литературный язык на модный полублатной.
Наш бомондный друг рассказал историю про Кику, красивую блондинку, окончившую девяносто вторую школу, что на Чичерина на два года раньше меня. Кика стройная, высокая, с синьковым цветом глаз превратилась в наркоманку. Для нас наркоман — что-то запредельное, чужеродное, непонятное, приблизительно на уровне инопланетян. Наркоманы существовали в природе, но не в наших краях, где-то там, за перевалом. Для Шурика люди подобного формата являлись обычным делом.
— Наркоманка, проститутка, наконец, «просто красавица»! — Расписывал нынешнюю Кику Шурик. — У неё ноги распухли, ходит в широких домашних тапочках, видимо стырила у своей бабушки.
Мне стало невыносимо жаль симпатягу-девчонку. Слова друга детства Шурика о Кике, безжалостные, насмешливые, злобные, вывели меня из равновесия.
— Ты, чего? Сдурел совсем? Придурка из себя корчишь? У девочки горе! А ты? Хрен моржовый! Смешно тебе? Так она рядом с тобой и гадить не стала бы. А ты? Как смеешь насмехаться! Откуда такое амикошонство? — задохнулась от его жестокости.
Небо содрогнулось от моего крика. Непонятно откуда взявшиеся тучи, столпились, залазили друг на друга, словно ломанные льдины, создавая торосы. От переизбытка влаги, тяжёлые небеса разразились ливнем. Молнии, стальными ножами, разрезали потемневший небосвод. Небеса плакали вместе со мной. О хорошей девочке Кики, проявившей слабость духа, уступившей накату подлой болезни. О потерянном друге плакала, размазывала слезы по щекам. Где мой друг? Где Шурик, которого я знала с пелёнок? Которого любила, считала братом. Его больше не существовало. Не было.
— Ау! Шурик! Ау, мой друг, наверное уже бывший друг. Он растворился в безумном времени девяностых. На войне, как на войне. Друзья теряются по жизни, ничего удивительного. Мы меняемся и они меняются; не совпадаем по линиям разлома при расчленении на чёрное и белое; по линиям разделения понимания происходящего — на противоположности; по линиям правды, которая, в какой-то момент, становится разной для вчерашних единомышленников; по линиям разложения, потому что, каждому хотелось доказать свою правоту любым путем; а заканчивалось для меня «маленькой смертью», ржавым ножом отрезанный друг, нагноение, длительный путь заживления, вечно болезненные рубцы.
— Пошли вы! — прокричал Шурик. — Нищеброды высокомерные! Так и будете три рубля вкладывать, чтобы три копейки заработать! Нет у вас полёта фантазии, широты размаха!
Шурик уехал. Прошёл девять кругов ада. Уехал в свою Америку. Сегодня нестерпимо жаль, что не пошла его проводить. Не приняла нового, неизвестного мне, Шурика. А его взяли и убили, зарезали в американской подворотне. Что он им сделал, рождённый в Одессе, веселый трансвестит? Он не заслужил такого жуткого конца. Парень внешне, а девочка внутри. Мягкая девочка, застенчивая, добрая. Нестыковка по линиям разлома? Слишком много нестыковок.
Горькое существование в чуждом теле. Разбитое сердце с разбитой судьбой. Он сделал операцию по изменению пола. Но мягкая, застенчивая, добрая не прижилась в новом женском обличье.
Шурик пытался из мужчины выйти до женщины дойти, такое получается не у каждого. Может денег не хватило на психотерапевта? Может особый, трудный случай?
Род Шурика прервался. Длинноносый, некрасивый парень, с горькой гендерной ошибкой природы, погиб от ножа обкуренного афроамериканца. Так и не примирившись с собой после операции по изменению пола, не помирившись с нами, его друзьями детства. Мы с ребятами хотели повесить у ворот памятную табличку, типа:
«Здесь прожил большую часть своей жизни хороший парень-трансвестит Шурик. Мы его любили. Вечная память. Пусть американская земля ему будет пухом».
Райисполком не дал своего согласия. Не разрешили прикрутить табличку. Остался Шурик в нашей памяти, в наших воспоминаниях и легендах моего двора.
Автор Алла Юрасова
Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com
Комментарии
Отправить комментарий