Сборник рассказов "Истории моего двора" – Часть Двенадцатая

«Формирование личности в дворовых условиях»

Витёк, сын бывших антисемитов Зины и Жорика не блистал гибкостью ума. Во всех дворовых начинаниях мы, костяк нашего дома — я, Рая, Павлик, Шурик и Муса, выигрывали «неординарными способностями», «дикими выходками», «кончеными шуточками», беспредельной увертливостью из трудных ситуаций. Витя, как его строго называла Елена Исаковна за хороший природный голос, вообщем то, был тугодум. И не удивительно. Ведь Жорик и сама Зина, не только когда-то сильно не любили евреев, они, вдобавок, «закладывали старательно за воротник».

— От подобных вещей дети родятся заторможенными, — объясняла моя мама.

Витёк, не то чтобы законченная тупица, просто не слишком быстро соображал. Наши родители пили по выходным и праздникам. Поэтому мысли в головах их детей «роились мухами», мозгов было «больше, чем надо», от безделья «ум за разум заходил». А из-за плохого дворового воспитания мы «хрен знает, что удумывали». Сладу с нами не было. Свободное от занятий время мы, дети, проводили на улице.

Равнялись на взрослых, те целыми днями сидели на скамейках за сбитым дворником Василием Ивановичем столом. Сидели и точили лясы. У кого борщ выкипал, у кого шом (schaum пена) заваривался, даже случалось котлеты пригорали. Внимательно наблюдали за происходящим, когда поджаривали съестное на сливочном масле. Не приведи, Господь, масло сливочное пригорит. Моя бабушка за такое легко могла прибить. Не знаю — бабулю больше любили или боялись? За сливочным маслом на сковороде следили в оба глаза. Запах подгоревшего масла мог разбудить в бабушке лютого зверя.

Витёк рассказал нам какую-то байку, мы не очень поверили. Шурик возьми да и скажи: «Не верю, жри землю». Витя-дурак схватил полную жменю земли и быстро запихнул в свою, довольно большую варежку. Я остолбенела. Никто не успел слова сказать. Витька проглотил, то что было во рту.

— Там кошки писали, — поникшим голосом сообщил Павлик.

— Сейчас вырвет, — резюмировала Раюня.

Но Витю не вывернуло от кошачьей мочи.

Он стоял, очумело моргая глазами. Зрачки Вити описывали полный круг, останавливались на ком-то из нас, дико подпрыгивали, снова пускались по кругу. Витёк, худосочный как несчастная сосиска, белобрысый, точно сноп раннего сена, стоял не двигаясь окаменевшим истуканом. Создавалось впечатление, что съеденная земля с отходами жизнедеятельности котов его парализовала.

Одна из наших соседок доктор — хирург Татьяна Гершелевна. «Удивительная женщина!» — Так её называли соседи, исполняла роль всезнающего врача и лечила всё, с чем не справлялась медсестра Адиля, мама моего друга Мусы.

Однажды «опытный врач, с высшим образованием» (так

говорили о ней соседки), «роскошная, женщина с непомерно пышной грудью» (так называли её мужчины), после суточного дежурства завалилась во двор на подпитие. Татьяна Гершелевна дама крупная, на полторы головы выше моего папы, выше всех в нашем дворе. Шла с дежурства покачиваясь, икала, махала перед носом рукой, будто отгоняла мошек. Плюхнулась на скамейку, широко раздвинув колени, потому что боялась не удержать равновесие, упасть под стол.

— Шо за хрень! — рявкнула хорошо поставленным басом врачиха, — Мать твою за ногу? (это я перевела на приемлемый, почти литературный язык), — Воняет!!! Откуда несет тухлой рыбой?!

— Рыбу никто сегодня не готовил, — сдержанно ответила моя бабушка. Бабушка считала, только она имеет право бурно реагировать, остальным пристало сдерживать эмоции. Бабуля терпеть не могла посягательства на собственную прерогативу.

— Что Вы говорите? Рыбу не готовили? А мне воняет! Понюхайте, я… ик! — Опытный хирург икнула, сделала глубокий вдох, скривилась и продолжила, заплетающимся языком, — не выдумываю.

Лиля вышла из-за стола

— Сиди мама, я разберусь, — подошла к Татьяне Гершелевне, обнюхала воздух над её крупной головой, с прической — взбитый кокон, — такая себе огромная, выбеленная «гейша» на голове. Ещё раз втянула воздух, скривилась

— Действительно мерзко пахнет тухлой рыбой.

— Лиля, я же в своём уме, мммозги не пропила. Ладно, пошла мммыться.

С буквой «м» у Татьяны не складывалось. Буква застревала между зубами, вибрировала на языке.

Через полчаса Татьяна Гершелевна высунулась в окно, скривила красную физиономию, и прокричала

— Лиля! Тюлька за лифчик завалилась!

— Какая тюлька? —Прокричала в полном недоумении Лиля.

— Я ж, Лиля, дежурила в больнице сутки! — промямлила пьяная Татьяна.

— Вчера поздравляли заведующего отделением. Выпили, тюлькой закусили. Вот одна маленькая дрянь и завалились за пазуху. К утру, по-видимому, — завонялись. Теперь я отмылась, пошла спать!

— Нет!!!! — бешено вращая глазами завопила Зина и стала до невозможности похожа на своего сына. Она только сейчас узнала, что Витёк съел землю. — Срочно нужен детский врач!

— Зина, антисемитская душа! Прекрати орать, как резанная свинья! У меня голова лопнет! Иди в детскую поликлинику, найди Розу Абрамовну, я же хирург. Она разберётся. Она — детская! А я — взрослая пошла спать! И шоб мне тихо здесь! — Грозно приказала гренадёр-доктор.

С этого момента и до последнего вздоха Роза Абрамовна вошла в нашу жизнь, лечила детей знаменитого дома, дружила со всеми, впоследствии переехала в наш «трижды проклятый чертог». «Чертог» от слова «черт», если приглядеться, — корень один.

Витя выпил три литра слабого раствора марганцовки. Отрыгался на всю оставшуюся жизнь. Именно по этой причине не пошёл по стопам родителей, которые, кстати, к тому времени исправились. В школе Витенька учился прилежно, поступил и без напряжения закончил Педин.

В Педагогический, в те времена, абсолютно все поступали. Главное прийти на экзамен, меньше четверки получали только имбецилы. Имбецильность — это средняя степень слабоумия. То есть ум как-бы есть и в тоже время его недостаточно. Наш Витя работал в школе учителем географии, дослужился до завуча. В перестройку организовал кооператив, делал из шариков разной величины игрушки-погремушки для новорожденных. Пил, как в детстве научили соседи. По выходным и праздникам. Одну-две рюмки. Больше — ни-ни.

Адиля по договорённости со своим украинским мужем Андреем пыталась воспитать Мусу мусульманином, в узбекских традициях. Однозначно, она понимала, что вырастить правоверного мусульманина в пределах нашего двора практически невозможно.

В нашем удивительном дворе не только родители занимались воспитанием подрастающего поколения, но и все соседи учили, практически, общих детей сообразно своим понятиям о добре и зле.

Мой папа говорил

— Какие к нашим детям претензии? Они выращиваются на ветру.

Выходило так, что анти алкоголика, во всяком случае, можно вырастить. Наши дворовые условия способствовали. В доме не было алкашей, только раз от разу выпивающие, вернее сказать — не сильно пьющие. Из почитателей Магомета — одна Адиля. Понятно, один в поле не воин, во дворе один против кагала, ничегошеньки не сделает. Представители иудаизма, католицизма, православия и Бог знает, каких набожных сектантов — делились с ребятнёй постулатами собственной веры. В мозгу у детей закипала религиозная каша в прямом и переносном смысле. Спасало единобожие и то, что в «наших головах гулял ветер». Ветер остужал мозги.

Соседи всех верований и конфессий любили Витю, особенно Кира и, особеннее, её сестра Лена Исаковна, преподаватель Одесской Консерватории по классу вокала. У Витика голос — тенор, звонкий, как хрустальный колокольчик. Жаль, после мутации в тринадцать лет, голос потерял бархатные переливы, стал обычным, заурядным. Кира и Лена всё равно любили Витю, они практически усыновили его на полставки. Другую половину оккупировала Витина родная мать — Зина.

Женщины составили дружный триумвират. Киру и Зину сближало черноротие, Лену и Зину сдружили немного неверные мужья. Тандем охранял, оберегал Витю, пользуясь его добрым, простоватым сердцем. До сих пор неясно, как ему удалось жениться. Три мамы на первых ролях, три папы — на вторых. Девчонка попалась бойкая, отодвинула родственников или же к ним примкнувшим на приличное расстояние.

— Уселась на трон, кадилом не сгонишь, — успокаивал Зину с Жориком, Киру и Лену отец Александр.

Автор Алла Юрасова