Сборник рассказов «Истории моего двора» – Часть Шестнадцатая
«Еврей-алкоголик хуже роты фашистов»
Лёня Фельдман жил со своими родителями в нашем дворе со времён царя Ирода. Лично я знала его со дня собственного рождения, то есть, всегда. Сёма и Голда, родители Лёни –– люди, появившиеся на свет сразу же пожилыми, незаметные, отстраненные, слишком спокойные. Можно сказать — яркие представители серой, обезличенной массы. Не плохие и не хорошие; не добрые и не жадные; не умные и не глупые. Они просто были, существуя в обособленном, своеобразном мирке, изолированно от происходящего во дворе, на улице, в городе, в стране. Они жили рядом, но совершенно отдельно. Их никто не замечал.
Весь двор следил за любыми передвижениями, подслушивал разговоры каждой отдельно взятой ячейки общества, с достоинством подглядывал в замочные скважины, гордо приподняв голову. Ведь наши соседи приличные и хорошо воспитанные, «связанные одной цепью», варившиеся в общей кастрюле, сложенные в одну пирамиду.
Даже проститутки Маня и Сара — абсолютно интеллигентные, интеллектуальные женщины. Они знали много умных слов. Например: гетера, канделябр, гондон, ягодицы, крюшон, кимоно. Остальные соседи говорили: проститутка, подсвечник, презерватив, задница, компот, халат. Сразу понятно — кто из соседей «больно вумный», так говорила моя бабушка. Жители нашего двора пополняли словарный запас благодаря местным проституткам. Одна беда — детям многие высказывания категорически запрещали повторять.
Правда, некоторых смущало, что по-настоящему интеллигентная Кира Исаковна, преподаватель Одесской консерватории, имела необыкновенно чёрный рот. Когда она вступала в пререкания с Сарой или Маней, моя мама кричала мне:
— Цыганское отродье, закрой уши! Немедленно!
Что за ерунда, — закрывать уши, — всё равно отличная слышимость? У Киры грамотно поставленный голос.
Про Сёму и Голду соседи толком ничего не знали. Их просто-напросто игнорировали. Абсолютно не специально. Как-то само собой получилось.
— Больно они прозрачные, — говорила попадья Клавдия.
Эти невидимые люди умудрились родить Лёню. На свою голову и на все, все наши головы. Лёня Фельдман, поначалу, тоже был тихий, прозрачный, симпатичный мальчик. Но чем старше становился, тем двору чётче вырисовывалось, — «покой нам только снился».
Моя бабушка мечтала выдать меня замуж за внука одной из своих подружек. Подруг у неё несчётное множество, женщины разные, непохожие. А вот внуки у них — под копирку; несграбные, несуразные, вечные детки, мамины сыночки.
— Он такой тихий мальчик, — озвучивала характеристику очередного кавалера моя бабулечка-красотулечка. Выглядело так, словно бабушка — генерал, повесила на грудь молодого человека медаль за заслуги перед человечеством. В исполнении бабушки — это звучало невероятно гордо. В моем понимании «тихий» — «або хворый, або подлюка».
Перебегая из года в год, из десятилетия в десятилетие я всегда опасалась тихих людей, боялась их, как черт ладана.
Это фраза — «Он такой тихий мальчик» — срабатывала с точностью до наоборот. Меня никакой силой невозможно было затянуть на свидание с так называемым «тихим мальчиком».
Я живо представляла задохлика с ручками сложенными на животе, как у зайчика. С ярко-выраженным лицом, возможно красивого, но все равно, слабоумного дебила. Только слюнку, разве что, не пускал. Или, всё-таки, пускал? Терпеть не могу слюни. Рвотный кисель. Фу!!!
Бабушка сердилась, кричала маме
— Скажи ей что-то! Всех приличных кавалеров разогнала! Последний жених — Лёня Фельдман! Один! Последний! Пусть за него и выходит. А то останется старой девой. Нивроку нашей дылде 18 лет, без жениха — просто стыдоба да и только.
В те древние, дремучие времена девочка не вышла замуж до 18-ти — конец света, — всё кончено, — жизнь катится под откос. — Старая дева!!!
Мама отстреливалась. Патронов не жалела
— Ты найди для своей внучки мужчину. Эти мальчи-чи-ки твоих молдаванских подруг — хлюпики сопливые. Что они с нашей бешеной красоткой делать будут? Ныть и «ладушки» строить? Наша их одним зубом съест с потрохами. Они от её взгляда, как мыши по норам разбегаются.
Тётя Лиля подхватывала тему. Не забыла чёрную жизнь, которую ей устраивала её мать, то есть, моя бабушка, пока Лиля не вышла замуж за нелюбимого дядю Мопса.
— Наша, бесхребетных ухажеров, в мясорубке перемелет. Фаршем котов вскормит. Те сожрут не подавятся.
— Мама! — кричала Лиля, — оставь ребёнка в покое! Она сама разберётся, как только встретит нормального мужчину!
— Кто ж для моей дочки нормальный? Она же «всех красивей» и умней, — уточнила, на всякий случай, мама, испугавшись, что дискуссия на этом месте закончится.
Бабушка в «расстроенных чувствах» сулила мне самое ужасное будущее. Мол, выйду замуж за Лёню, он старше на лет пятнадцать. На тот момент ему исполнилось тридцать три года.
— Иисус Христос нашего двора, — назвал соседа-алкаша мой друг детства Муса, после того, как однажды напился с Лёней до чертиков. Собутыльники Лёни уложили штабелями упитых в хлам Фельдмана-младшего и Мусу около самых ворот. Кулаками тарабанили в чёрный чугун. Войти во двор боялись. Знали — дворник Василий Иванович кости им быстро пересчитает.
Андрей, родитель Мусы схватил сына, со всей дури стукнул кулаком в морду. Муса полетел через двор в объятья своей, чрезмерно доброй, но не сегодня, мамы. Адиля узбечка, не привыкшая бить детей, в особенности мальчиков, лупила сумкой пьяного Мусу, чуть не убила. Толик со Светой, родители Раи, очень кстати вернулись домой. Мужественно вырвали парня из рук, в конец озверевшей Адили. Андрей провёл удар под названием «апперкот», попал прямо в челюсть Лёни Фельдману, куда и прицеливался.
— Ещё раз Муса напьётся, распну тебя на столбе. Теперь ты, гнида поганая, будешь следить, чтобы мой сын вёл трезвую жизнь. А то, чуть что — тебе крышка. Лёня, хоть и пьяный в стельку, уразумел, запомнил угрозу. Потому что Андрей — совершенно уравновешенный, спокойный человек. И если такого вывести из себя, точно, прибьёт, не моргнув глазом. Спокойные, они такие: молчат, молчат, терпят, терпят, а то вдруг как с цепи сорвались, становятся похожими на свирепых тигров. Распнут за милую душу, ни перед чем не остановятся.
Всё жалкое прозябание Лёни зиждилось на трёх китах. Мальчик — неудачник, парень — пьяница, мужчина — конченый алкоголик. Не густо для долгого никчёмного существования. Лёня щуплый, невысокого роста, с годами высох, превратился в красномордого, отёкшего сморчка. На сколько мне известно, он не совершил ни одного хорошего поступка. По правде говоря, никому неизвестно, имелись в прожитом Лёней арсенале, добрые дела. Мог ли он вспомнить, что-то положительное из пропитой, пустой жизни?
Какие-то алкоголички, все на одно лицо, периодически подживали с сыном Фельдманов, но обычно надолго не задерживались. Запомнилась лишь одна, с подбитым глазом и разбитой, отёкшей губой
— Я ухожу от тебя. Не смей меня преследовать! — Театрально прогремела женщина с низким пропитым голосом, дребезжащим, как ржавый тормоз
— Я устроюсь продавщицей в хлебный магазин! Языковой аппарат у меня отлично подвешен, стану лучшим продавцом года. Ты обо мне ещё услышишь! Локти будешь кусать! Вонючий пропойца! — Зыркнула фиолетовым подбитым глазом, цвиркнула сквозь разбитую губу. Ушла с нами не попрощалась. А мы и не расстроились.
В судьбе Лёни всё складывалось не по уставу. В школе учился с пята на десято. За девочками не бегал, с мальчишками особо не дружил. Был бесцветный, никакой. После школы Лёне выпал один путь — в ремесленное училище. Он и пошёл. И дошёл до ручки. Начал Лёня пить бормотуху, самогоном запивать. Закуска собой представляла: несколько кусочков черствого хлеба, пару долек соленого огурца; в счастливые дни — ломтик любительской колбасы или несколько лепестков обветренного, соленого сала. Надо понимать: алкаши на еде экономили, дабы на выпивку больше оставалось. На всём экономить — самый главный постулат конченого пропойцы.
Иногда случалось его угощали «водкой государственного значения».
— Политика партии направлена на спаивание народа! — Так говорил мой папа.
Тихий парень Лёня не отказывался от предложенных стаканов. Ему неудобно было. Стеснялся отказаться. И пил подряд, разномастные горячительные напитки.
— Пиво? — Пожалуйста!
— Вино? — Конечно!
— Коньяк? — Залюбки! Лёня слыл всепьющим.
Родители его умоляли, уговаривали, плакали. Тихий Лёня перестал быть тихим. Начал отбирать копеечную пенсию у Сёмы и Голды.
— Ой-вей, — плакала Голда, — как жить, сын пропивает все наши жалкие гроши. Продать нечего. Мы нищие, как церковные мыши. Хлеб не на что купить. Лёня утащил алюминиевые ложки и вилки, чтобы продать на Староконке. Никто не купил. Принёс обратно. За что нам такое наказание?
Соседи слушали стенания, но, явно, не очень-то сочувствовали. Думаю, ни Сёму, ни Голду никто, никто не любил. Безразличные, холодные люди не для нашего двора. Их, стариков подкармливали, но жалеть — не жалели.
— Боже! Сила жизни нашей! Останови его, сына-алкоголика! Вразуми! Человек равный тебе, Творцу, не должен уподобляться животному, — взывал, молился Сёма.
Бог не слышал его мольбы. В синагоге большая редкость — просьба, обращённая к Богу, связанная с беспробудным пьянством. Еврейский Бог и слов таких слыхом не слыхивал. Он прислушивался к людям от которых шло тепло. Он холодных не ощущал. Господь Всевышний, как тепловизор, реагировал на горячую кровь, холоднокровные оставались вне его поля зрения. Был бы дядя Сёма православным, молился бы в церкви, тогда, — да! — конечно. Господь привык слушать просьбы о прекращении непомерных возлияний в христианских храмах. А в синагоге — не слышал, потому что не ожидал услышать.
Моя бабушка говорила:
— Еврей-пьяница — хуже роты фашистов!
Фраза эта означала, еврей-пьяница — это нонсенс. От Лёни шарахались и единоверцы и все остальные.
Родители Лёни, люди набожные, не верили в своего отпрыска, не уделяли ему внимания, не интересовались его помыслами и чаяниями. Для Голды главное — приготовить обед. Накормить ребёнка — предел воспитательного процесса. Еда на столе — обязанности выполнены. Единственная мечта Голды — иметь внуков. Но, слава Господу, Лёня потомства не дал. Ученые утверждают, что алкоголизм болезнь наследственная. Рожать пьяниц — дело неблагодарное.
Для Сёмы важным считалось заработать деньги на тот самый обед, который готовила Голда, и чтобы она могла сделать Привоз.
— Об остальном позаботится Всевышний. — говорил Сёма.
А Господь Бог имел по этому поводу, явно, другое мнение. Лёню никогда в жизни не ругали, но и никогда в жизни не обласкали. Родители демонстрировали стойкое безразличие к своему единственному отпрыску. Покормили чем Бог послал, а там трава не расти. Выросший в холоде, Лёня не ведал шевеления тёплых, сердечных потоков. Голда никогда не поцеловала своего сына. Не сказала ласкового слова. «Сыночек, Лёнечка», — никогда.
Пил сын Голды горькую беспробудно, хоть как-то пытаясь согреться изнутри в морозном пространстве, где он проживал свою «незграбную» судьбу.
— Морды жидовские! — Кричал истошно, стопроцентный еврей Лёня. — Где, гниды, бабло! На, какие гроши я бухло куплю! Шоб вы здохли, крохоборы проклятые! Серые, бессердечные твари. Не родители, а нелюди. Ненавижу!!! Как же Гитлер вас не расстрелял? Как же Сталин вас не извёл? Я бы плевал на вашу могилу! — Орал обезумевший Лёня, забывая, что не родился на белый свет, если бы Гитлер и Сталин приложили руки к Голде и Сёме. Лёня кричал, надрывал горло, злобно шипел, вконец охрипнув.
Дворник Василий Иванович прибегал на крик. Хватал Лёню за шиворот
— Ах ты, батько Махно! (в смысле — нарушитель спокойствия)
— Злобный Левка Задов! (еврей — отвратительный человек, позорящий евреев) Хай тебя черт заберёт! — Сказывалось большевистское прошлое нашего дворника.
Василий Иванович выкидывал Лёню во двор. Тот шатаясь добирался до ворот, вываливался на улицу, плёлся в ближайший винный погребок, напивался до беспамятства за счёт щедрых дружков.
Приволакивали его затемно обрыганного, обосанного.
Голда тихо плакала — за что?
Никто из соседей не объяснял — за что? Смысл в пространных объяснениях, если родители Лёни до сих пор не осознали — за что?
Вряд ли, разговоры соседей помогут. Нелепо переучивать пожилых людей. В такой семье у Лёни не было ни одного шанса.
Лёньку-дурака жалели. Понимали, что нет его вины. Слишком тяжёлая травма для ребёнка — равнодушие родителей, промозглость высушенных душ самых близких людей. Не было у Лёни — «доброе утро», «спокойной ночи», «приятного аппетита», «любимый», «дорогой», «сыночек».
— Антоша, выпить не найдётся?
— Нет, Лёнчик! Вчера гости подчистую опорожнили наш бар, — ответил мой муж.
— Может одеколончик какой-то завалялся?
— Французский подойдет? — спросил с усмешкой Антон
— Нетушки! — возмутился подвыпивший Лёня, истинный патриот
–– Французский не пью! — Качнулся, икнул, понуро поплёлся в чёрный туннель, где никогда никто не видел божий свет…
Автор Алла Юрасова
Сотрудничество 💌
Facebook Messenger или yurasovalla@gmail.com
Комментарии
Отправить комментарий