“Колыбель мечты”
Золотой купол Аль Аксы отражает неумолимое солнце, повисшее в сиренево-фиолетовом развеселом небе Иерусалима. Я неторопливо спускаюсь к Стене Плача, части Второго храма Ирода I. Любуюсь спокойной благостью, развернутой передо мной мизансценой. Неспешно иду к еврейской святыне. Достаю белую тонкую шаль из сумки, покрываю плечи.
Мой путь – к Всевышнему, лежит по лестнице вниз, через площадь. Держусь правее. Судорожно сжимаю в руке десять записочек с просьбами к Творцу, их вставляю в трещинки или между камнями в Стене. Он прочтёт. Исполнит желания. Верю. Так и будет.
Всю дорогу мысленно благодарю Бога за всё хорошее, что есть у меня и у моих близких. Знаю – сначала благодарить, потом – просить. Лично для себя собираюсь попросить лекарство от одиночества.
Беспощадно много в мире сиротливой пустоты. Как мало людей, адаптированных к среде обитания. Человек окружённый родными и друзьями чувствует себя на необитаемом острове. Один в пустынной бесконечности. Одиночество лианой оплетает душу, напоминает кольца анаконды. Мне тоскливо, Господи! Так одиноко, сыро в заброшенном колодце.
Май расписывал цветами древний город. Не жалел ярких фосфорицидных красок. Торопился, спешил. Краски смешивались, протекали. Песчаный Иерусалимский камень обнимался с голубыми, малиновыми, бледно-розовыми цветами. И предо мной уже не просто улицы города, только великолепные, сказочные проходы. Ноздри щекочет приторный аромат. Еда, цветы, древности, улыбающиеся глаза прохожих – источают неповторимый запах Священного города.
С Фабио я познакомилась у гробницы Царя Давида. Испанский идальго замер на несколько минут, положив руки на край саркофага цвета индиго. Вспомнилась картина Франциско Гойя «Jose Alvarez de Toledo, Duke of Alba». Стоял, аристократ с картины, с закрытыми глазами, шептал, шевелил губами. То ли молился, то ли проклинал. По грозному выражению лица не определить. «Давид, царь Израиля, жив и существует».
За несколько минут трижды коснулся крестика, висевшего на каучуковом шнурке. У меня, как обычно, всё с ног на голову. Именно крестик привлёк мое внимание. Затем, я рассмотрела парня, носившего символ веры. Крестик сделал мастер
не очень именитого, но очень креативного ювелирного дома.
Я сразу же заметила необычный шарм утонченного, филигранного украшения.
Взгляд от оригинального крестика, нервно подрагивающего на груди испанца, побежал вверх. Скользнул по твёрдым, плотно сжатым губам, поднялся по крупному, скажем так, мужскому носу, не слишком тяжелому, но и не хлипкому.
Мои глаза поскользнулись и неуклюже свалились за его трепещущие веки, в самый чёрный омут немыслимых зрачков. Таких глубоких, томных и одновременно дерзких зрачков – мой взгляд никогда не встречал.
– Что случилось? – Спросите вы.
– Я погибла. – Отвечу шёпотом. – Утопленница.
«Майская ночь, или Утопленница» – повесть Николая Васильевича Гоголя. Фабио не читал, хотя понимал о чём я. Не всё, конечно, но кое-что сходилось. Ночь точно была майская. И темный омут иберийских глаз, опять же, засасывал.
Руки – ненасытные большие, но легкие, хватали, не выпускали. Были везде. Их не было там где в данный момент были его губы. Иногда я не понимала, путалась в прикосновениях. То ли пальцы, то ли уста. Я кончиком языка пробовала, не разбирала. Целовала, целовала, целовала...
Фабио шептал
– Te quiero, lo quiero de nuevo. Eres una naranja dulce eres vino embriagador, eres aire fragante (Хочу тебя, опять хочу. Ты сладкий апельсин, ты пьянящее вино, ты ароматный воздух.)
С усилием заставляла свой рот шевелиться
– Я тону, спаси меня! Земная твердь не держит. Тело, мысли, чувства поглощает охмеляющая чернота. Океан накрывает, затягивает, подтапливает. Спаси меня! Я пропадаю!
– Сердце, рвалось из клетки, сложённой рёбрами. – объяснял Фабио. – Не знал – зачем. Знал – почему. Ты ступила на Землю обетованную, ты оказалась рядом с Богом. Ты – часть меня, моя жизнь, моя любовь. Я прилетел к тебе. Там у гробницы Царя Давида я сердился. Боялся обмануться в надежде встретить тебя. Увидел – успокоился.
Можно опьянеть от вина, можно опьянеть от любви. Ощущения одинаковые. Кружится голова, тело становится горячим и влажным. Губы трескаются и пекут. Подташнивает. Колени дрожат. На ногах не устоять. Шатает маятником. Сердце – атомный взрыв, рождение новой Звезды. Руки не слушаются. Носятся, как угорелые. Трогают, гладят, касаются.
Я, вывернутая наизнанку, нервные окончания оголены, от малейшего прикосновения – мощный разряд. Ток – тысяча вольт. Носится во мне, поджигает: то грудь, то цветок Венеры, то опаляет уста. Дышу ртом, шумно вдыхаю, выдыхаю с криком полным блаженства. Горло саднит. Ничего не вижу, глаза застилает истомная пелена.
Просто чувствую. Тоненькая струйка французского вина – красного, тяжёлого Chateau de Chamirey из винограда Пино Нуар, вытекает из бордосской бутылки в рот, смачивая губы, остужая гортань. Вино течёт по бугорку, лепесткам, обливая бёдра и ягодницы. Фабио пьёт мой нектар, смешанный с вином. Стонет от удовольствия.
Рассвет. Огненный шар медленно поднимается над Иерусалимом. Белый ракушняк покрывается золотыми нитями. Город светится благородным металлом. Обогащается, поднимается во всём великолепии. Я жмурюсь от яркого сияния. Главное не задумываться чем закончится шальная песня любви. Спать. Не думать. Спать. Простыть в винных разводах, натягиваю на плечи. Влага тушит пожар. Холодит спину.
Полдень. Чувствую разъедающий голод. Полцарства за питу и хумус. И воды, море воды, океан воды!!! Кофе! Хочу кофе! Капучино! Фабио растворился в предрассветной продолжительности. Ледяной душ отрезвляет, группирует, приземляет. Все отлично. Увезу бешеные воспоминания Иерусалимской страсти. Плечи предательски опустились.
– Не реветь! Ты не маленькая!
Спускаюсь в бар.
Кофе – лекарство после фантазии перед реальностью.
Сказка приходит к логическому завершению. Правда жизни мерзко предъявляет верность обыкновения. Я зачем-то отвергаю материальное. Строю из себя мечтательницу.
Ну надо же! Фабио сидит за барной стойкой, пьёт ледяное шампанское из хрупкого, тонконогого бокала. Рядом лежит букет померанцевых роз. Я подхожу вплотную к нему, кладу лицо в оранжевые цветы, вдыхаю развратные благовония. Фабио чмокает в ворох разбросанных по букету кудряшек. Полностью дурею. Благие намерения приведут меня в ад. Не хочу туда. Мне и здесь отлично. Кофе, круассан, шампанское. И обратно в номер. Тем более номер уже убрали. Можно и повторить вчерашнее действо. Так сказать, закрепить изученный материал.
Нет! Изучить это невозможно. Слишком мало постоянных, слишком много переменных величин. Этому меняющемуся лицедейству учишься всю жизнь.
– Знаешь, – прошептал на ушко Фабио, – по-видимому, нам придется выбрать страну проживания, одну на двоих, выбрать город, улицу и дом. Так где мы будем жить вместе?
Верить нельзя, а не поверить невозможно. Смешно... Но чертовски приятно...
В этом городе, сотканном из мифов и сказаний, стоит рискнуть. И не такие , как я здесь рисковали.
– Пожелайте мне удачи! – кричу в открытое окно, в туманное, неопределяемое будущее, в неизвестность ежевичного, бездонного, как зрачки Фабио, Иерусалимского неба...
Автор Алла Юрасова
Мой путь – к Всевышнему, лежит по лестнице вниз, через площадь. Держусь правее. Судорожно сжимаю в руке десять записочек с просьбами к Творцу, их вставляю в трещинки или между камнями в Стене. Он прочтёт. Исполнит желания. Верю. Так и будет.
Всю дорогу мысленно благодарю Бога за всё хорошее, что есть у меня и у моих близких. Знаю – сначала благодарить, потом – просить. Лично для себя собираюсь попросить лекарство от одиночества.
Беспощадно много в мире сиротливой пустоты. Как мало людей, адаптированных к среде обитания. Человек окружённый родными и друзьями чувствует себя на необитаемом острове. Один в пустынной бесконечности. Одиночество лианой оплетает душу, напоминает кольца анаконды. Мне тоскливо, Господи! Так одиноко, сыро в заброшенном колодце.
Май расписывал цветами древний город. Не жалел ярких фосфорицидных красок. Торопился, спешил. Краски смешивались, протекали. Песчаный Иерусалимский камень обнимался с голубыми, малиновыми, бледно-розовыми цветами. И предо мной уже не просто улицы города, только великолепные, сказочные проходы. Ноздри щекочет приторный аромат. Еда, цветы, древности, улыбающиеся глаза прохожих – источают неповторимый запах Священного города.
С Фабио я познакомилась у гробницы Царя Давида. Испанский идальго замер на несколько минут, положив руки на край саркофага цвета индиго. Вспомнилась картина Франциско Гойя «Jose Alvarez de Toledo, Duke of Alba». Стоял, аристократ с картины, с закрытыми глазами, шептал, шевелил губами. То ли молился, то ли проклинал. По грозному выражению лица не определить. «Давид, царь Израиля, жив и существует».
За несколько минут трижды коснулся крестика, висевшего на каучуковом шнурке. У меня, как обычно, всё с ног на голову. Именно крестик привлёк мое внимание. Затем, я рассмотрела парня, носившего символ веры. Крестик сделал мастер
не очень именитого, но очень креативного ювелирного дома.
Я сразу же заметила необычный шарм утонченного, филигранного украшения.
Взгляд от оригинального крестика, нервно подрагивающего на груди испанца, побежал вверх. Скользнул по твёрдым, плотно сжатым губам, поднялся по крупному, скажем так, мужскому носу, не слишком тяжелому, но и не хлипкому.
Мои глаза поскользнулись и неуклюже свалились за его трепещущие веки, в самый чёрный омут немыслимых зрачков. Таких глубоких, томных и одновременно дерзких зрачков – мой взгляд никогда не встречал.
– Что случилось? – Спросите вы.
– Я погибла. – Отвечу шёпотом. – Утопленница.
«Майская ночь, или Утопленница» – повесть Николая Васильевича Гоголя. Фабио не читал, хотя понимал о чём я. Не всё, конечно, но кое-что сходилось. Ночь точно была майская. И темный омут иберийских глаз, опять же, засасывал.
Руки – ненасытные большие, но легкие, хватали, не выпускали. Были везде. Их не было там где в данный момент были его губы. Иногда я не понимала, путалась в прикосновениях. То ли пальцы, то ли уста. Я кончиком языка пробовала, не разбирала. Целовала, целовала, целовала...
Фабио шептал
– Te quiero, lo quiero de nuevo. Eres una naranja dulce eres vino embriagador, eres aire fragante (Хочу тебя, опять хочу. Ты сладкий апельсин, ты пьянящее вино, ты ароматный воздух.)
С усилием заставляла свой рот шевелиться
– Я тону, спаси меня! Земная твердь не держит. Тело, мысли, чувства поглощает охмеляющая чернота. Океан накрывает, затягивает, подтапливает. Спаси меня! Я пропадаю!
– Сердце, рвалось из клетки, сложённой рёбрами. – объяснял Фабио. – Не знал – зачем. Знал – почему. Ты ступила на Землю обетованную, ты оказалась рядом с Богом. Ты – часть меня, моя жизнь, моя любовь. Я прилетел к тебе. Там у гробницы Царя Давида я сердился. Боялся обмануться в надежде встретить тебя. Увидел – успокоился.
Можно опьянеть от вина, можно опьянеть от любви. Ощущения одинаковые. Кружится голова, тело становится горячим и влажным. Губы трескаются и пекут. Подташнивает. Колени дрожат. На ногах не устоять. Шатает маятником. Сердце – атомный взрыв, рождение новой Звезды. Руки не слушаются. Носятся, как угорелые. Трогают, гладят, касаются.
Я, вывернутая наизнанку, нервные окончания оголены, от малейшего прикосновения – мощный разряд. Ток – тысяча вольт. Носится во мне, поджигает: то грудь, то цветок Венеры, то опаляет уста. Дышу ртом, шумно вдыхаю, выдыхаю с криком полным блаженства. Горло саднит. Ничего не вижу, глаза застилает истомная пелена.
Просто чувствую. Тоненькая струйка французского вина – красного, тяжёлого Chateau de Chamirey из винограда Пино Нуар, вытекает из бордосской бутылки в рот, смачивая губы, остужая гортань. Вино течёт по бугорку, лепесткам, обливая бёдра и ягодницы. Фабио пьёт мой нектар, смешанный с вином. Стонет от удовольствия.
Рассвет. Огненный шар медленно поднимается над Иерусалимом. Белый ракушняк покрывается золотыми нитями. Город светится благородным металлом. Обогащается, поднимается во всём великолепии. Я жмурюсь от яркого сияния. Главное не задумываться чем закончится шальная песня любви. Спать. Не думать. Спать. Простыть в винных разводах, натягиваю на плечи. Влага тушит пожар. Холодит спину.
Полдень. Чувствую разъедающий голод. Полцарства за питу и хумус. И воды, море воды, океан воды!!! Кофе! Хочу кофе! Капучино! Фабио растворился в предрассветной продолжительности. Ледяной душ отрезвляет, группирует, приземляет. Все отлично. Увезу бешеные воспоминания Иерусалимской страсти. Плечи предательски опустились.
– Не реветь! Ты не маленькая!
Спускаюсь в бар.
Кофе – лекарство после фантазии перед реальностью.
Сказка приходит к логическому завершению. Правда жизни мерзко предъявляет верность обыкновения. Я зачем-то отвергаю материальное. Строю из себя мечтательницу.
Ну надо же! Фабио сидит за барной стойкой, пьёт ледяное шампанское из хрупкого, тонконогого бокала. Рядом лежит букет померанцевых роз. Я подхожу вплотную к нему, кладу лицо в оранжевые цветы, вдыхаю развратные благовония. Фабио чмокает в ворох разбросанных по букету кудряшек. Полностью дурею. Благие намерения приведут меня в ад. Не хочу туда. Мне и здесь отлично. Кофе, круассан, шампанское. И обратно в номер. Тем более номер уже убрали. Можно и повторить вчерашнее действо. Так сказать, закрепить изученный материал.
Нет! Изучить это невозможно. Слишком мало постоянных, слишком много переменных величин. Этому меняющемуся лицедейству учишься всю жизнь.
– Знаешь, – прошептал на ушко Фабио, – по-видимому, нам придется выбрать страну проживания, одну на двоих, выбрать город, улицу и дом. Так где мы будем жить вместе?
Верить нельзя, а не поверить невозможно. Смешно... Но чертовски приятно...
В этом городе, сотканном из мифов и сказаний, стоит рискнуть. И не такие , как я здесь рисковали.
– Пожелайте мне удачи! – кричу в открытое окно, в туманное, неопределяемое будущее, в неизвестность ежевичного, бездонного, как зрачки Фабио, Иерусалимского неба...
Автор Алла Юрасова
Комментарии
Отправить комментарий